Мне достаточно часто задают вопрос — есть ли русский дизайн и какой он. Обычно я отвечаю, что есть — это танк Т-34 и автомат Калашникова АК-47, так как считаю, что развитие дизайна тесно связано с развитием индустриального производства, хотя, конечно, известны и исключения.
В связи с этим упомяну одну историю: пару лет назад встретился мне в Амстердаме очень забавный стульчик — смотришь на него и понимаешь, что он какой-то слишком русский, хоть и принадлежит к творениям известного промышленного дизайнера Роджера Талона, француза по происхождению. Причину этого чувства удалось установить достаточно быстро, уж очень форма французского Chaise TS 1978 года выпуска напоминает кресло в русском стиле, получившее название «дуга, топоры и рукавицы» известного петербургского резчика по дереву Василия Петровича Шутова. Это кресло и сегодня можно увидеть в Эрмитаже, оно появилось на свет в начале 1870-х годов и обрело известность, попав в апартаменты императора Александра III. Одну из версий шутовского кресла мне посчастливилось достать с месяц назад — всплыло на скандинавском аукционе. Этот факт подхлестнул мой интерес к национальному романтизму — теме, в моем сознании традиционно оккупированной скандинавами.
Итак, что же можно узнать о национальном романтизме и его приключениях в России? Наполеоновские войны начала XIX века устраняли национальные традиции оккупированных территорий, официальным стилем провозглашались неоклассицизм и ампир. Неудивительно, что ответной реакцией в странах центральной Европы была потребность в большей национальной идентичности. Этому также способствовало и развитие капиталистических экономик — следствие промышленной революции конца XVIII-XIX веков.
Лавинообразное увеличение промышленных товаров демонстрировало ужасающую безвкусицу, смешение всех исторических и национальных стилей в эклектическом вареве. Международные промышленные выставки одновременно побуждали и к конкуренции, и к необходимости, чтобы у товаров было лицо — так вырабатывался национальный стиль.
Российскую ситуацию дополнительно стимулировал и подвиг народа в Отечественной войне 1812 года, вызвавший всплеск интереса к фольклору и архитектуре — примером этому могут служить исчезнувшая деревня Глазово на окраине Павловского парка и сохранившаяся деревня Александровка в Потсдаме. Далее от аристократии к интеллигенции идет распространение идей славянофильства и народничества, наиболее полно проявившихся в творчестве художников-передвижников.
В архитектуре эволюция национального романтизма переживает три этапа. Русско-византийский стиль наиболее ярко выражен в работах Константина Андреевича Тона (это и Храм Христа Спасителя, и Большой Кремлевский дворец, и здание Московского вокзала в Петербурге). Эти работы выдают академическую сухость и не обладают живописностью присущей древнерусским постройкам.
Одиозным проявлением русского или, вернее, псевдорусского стиля, является творчество Ропета (Ивана Николаевича Петрова). Он использовал мотивы русских народных вышивок, резьбы и росписи по дереву с изображением птиц и петухов, механически перенося их на архитектурные сооружения, без учета композиции и характера материала. Этакие хорошо нам знакомые «дома-пряники» — шутовский шедевр из этой же серии.
Декоративно-прикладное искусство этого периода обогатилось работами мастерских в Абрамцево и Талашкино, отличительной особенностью которых было неограниченное использование декора. Наиболее ярким представителем псевдорусского стиля является храм «Спас-на-крови» архитектора Парланда в Петербурге. Как это ни странно, но именно этот период отразился на становлении хваленого национального стиля Финляндии наибольшим образом. Конечно, в первую очередь огромное впечатление на скандинавскую публику производили живописные работы передвижников.
Неорусский стиль отражает то новое и лучшее, что появилось в национально-романтическом движении в период модерна. Его характеризует свободная интерпретация русской темы, гротеск и зрительное усиление ярких деталей, стилизация, смелая игра масштабов. Работы Федора Осиповича Шехтеля отлично демонстрируют персональную версию русской темы этого периода — здание Ярославского вокзала в Москве и Русский павильон на международной выставке в Глазго 1901 года, который сам Шехтель считал лучшей своей работой.
К сожалению, традиционалисты консерваторы и государственная охранная политика не очень активно приветствовали свободную интерпретацию русской темы, а начавшаяся мировая война и последовавшая революция поставили окончательную точку на только что найденном художественном подходе к переосмыслению национальной традиции.
P.S. После остановки русской «кареты» скандинавская «лошадка» вырвалась вперед, набрав к этому моменту свою прыть. Именно укорененность в своей традиции обильно питает скандинавский дизайн, переживающий очередной виток своей популярности, и сегодня.
