Ян Гейл, глава Gehl Architects и ветеран урбанистики, рассказал ART1, как он стал знаменитым и чем ему не нравится модернизм.
— Все знают, кто такой Ян Гейл, но при этом представления у всех разные. Расскажите немного про себя. Вот Эрик ван Эгераат, к примеру, представляется как рекордсмен среди голландских архитекторов по количеству наград.
— Я, в таком случае – рекордсмен по количеству наград среди датских архитекторов, но думаю, что это очень странно. Потому что когда я родился, не было совершенно никаких предпосылок для того, чтобы я стал заниматься тем, чем занимаюсь. В школе я даже не знал, кто такие архитекторы. Мои родители были бедными офисными служащими, я стал первым человеком в семье, получившим высшее образование. Правда, моя дочь, которая занимается исследованиями в раковом центре, считает, что от ее бабушки — моей матери, мы унаследовали любопытство — ей всегда было интересно, что происходит в мире и как он устроен.
Когда с нами проводили профориентацию, я решил, что стану инженером, но потом мне показалось, что архитектор — это как-то поинтереснее. Я поступил в архитектурную школу в 17 лет и закончил ее в 22, толком не повзрослев за время учебы. Я просто делал то, что мне велели преподаватели. Потом я еще пять лет выполнял то, что мне велели работодатели. Строил социальное жилье, восстанавливал органы и алтари в церквях, отреставрировал несколько готических храмов целиком. Мне, кстати, очень нравится все, что связано с историей. А потом стал заниматься исследованиями на стыке архитектуры, социологии и психологии.
— Что заставило вас сделать такой резкий переход — от реставрации церквей к урбанистике?
— Я и моя жена стали думать о том, почему новые дома кажутся такими ужасными по сравнению со старыми. В поисках ответа на вопрос, из чего складывается хорошая среда, мы решили отправиться в Италию. Получили грант у компании Carlsberg, чтобы потратить его на кьянти в уличных кафе. Я написал несколько статей, которые тогда стали очень популярны. Потом меня пригласили в школу архитектуры, чтобы заниматься исследованием — чем-то вроде того, что сейчас называется диссертацией. Я, кстати, никогда в своей жизни не подавал никаких заявок — меня всюду приглашали. В качестве исследования я написал книгу «Жизнь между зданиями». Когда я закончил ее, она показалась мне ужасной. Я чувствовал себя невероятно несчастным, считал, что все это было известно до меня. Но когда книгу издали, она оказалась очень популярна в Дании. Правда, на английском она вышла только спустя несколько десятков лет, и вот теперь путешествует по всему миру. На днях я получил сообщение, что ее переводят на исландский.
Фото из блога Cities for People с сайта Gehl Architects— У вас есть какой-то профессиональный секрет? Вы вроде говорите простые вещи, но без вас, однако, о них редко кто догадывается.
— Моя сила как раз и состоит в обыкновенности. Я подобрал то, что плохо лежало и ни для кого не представляло интереса. Я сообщил миру, что людям не нравится подниматься по ступенькам — как будто кто-то этого не знал. Все, что я делал в профессии, очень сильно связано со мной лично. Всю свою жизнь я жил в обычном квартале среди обычных людей, где жили мои братья и сестры, братья и сестры моей жены, где раньше жили мои родители и где сейчас живут мои дети. Хотя родились мы и не там. Так что когда я говорю про людей и здания, я говорю только о том, что вижу вокруг себя — просто я это систематизировал. Я никогда не занимался своими исследованиями в библиотеках, а опирался на то, что видел и слышал. Думаю, в большей степени я журналист, чем кто-то еще.
Я могу назвать пять или шесть великих книг по архитектуре. Однако великими их делает не то, что их авторы — великие мыслители. Они были неплохими мыслителями и блистательными коммуникаторами. Я говорю про Джейн Джейкобс, про Эдварда Холла, про Гордона Калена (книги двух последних авторов не переведены на русский – прим. М.Э.). Они наблюдали за людьми, слушали их, ставили себя на их место.
— Вы делали исследования одновременно с Джейн Джейкобс?
— Ее книга вышла в 1961 году, а моя на десять лет позже, хотя я не знал ее, пока занимался своим исследованием. Она смотрела на происходящее глазами журналиста и экономиста, а я — глазами архитектора, хотя и во мне, как я уже сказал, было много от журналиста.
— Примерно в то же время вышла книга Альдо Росси «Архитектура города».
— Я много про нее слышал, но никогда не читал. По мне она слишком сложная. И, потом, мне никогда не нравились его здания, они слишком схематичные и слишком холодные.
Фото из блога Cities for People с сайта Gehl Architects— Вы все время критикуете модернистов, и во многом справедливо, но ведь в свое время они очень многое сделали для городской среды.
— Конечно. В первую очередь, они нашли решение проблемы трущоб. Другой вопрос в том, какой ценой они это сделали. 1920-е годы в истории архитектуры — это многообещающий период, и многие из его открытий до сих пор недооценены. Например, амстердамская школа, Берлаге. Они говорили про большие светлые дворы. Однако тот модернизм, который мы получили в итоге, оказался лишен всякой социальной направленности, он стал проповедовать крайний индивидуализм.
— Хотите сказать, что Ле Корбюзье был «плохим парнем»?
— Да, пожалуй. Он, конечно, гений, но он предложил радикальный метод — разделить здание на ячейки и сделать открытым первый этаж. Отбросил в сторону все старые правила и уклады и сказал, что современный человек — это такой совершенно новый человек, который будет жить по-новому. Хотя это не было основано ни на одном факте или исследовании. И прошло 50 лет, прежде чем кто-то попытался усомниться и предположить, что это не самый лучший путь развития для человечества.
— Был ли 1968 год для вас значимым?
— Не думаю, что 1968 год важен для меня как некая дата. Новые профессиональные горизонты начали открываться до этого, когда социологи, экономисты и архитекторы стали работать вместе. То есть вопросы к властям появлялись у людей и раньше, но со временем они вылились в студенческие восстания. Для меня лично, кстати, они имели не лучшие последствия. В Дании сформировался кружок марксистов революционеров, которые критиковали меня за то, что я пропагандирую хорошую жизнь, в итоге мне запретили преподавать. Они верили, что революция наступит вот-вот, а я могу ей помешать. Это были не самые умные ребята, которые спорили между собой, кто из них лучший марксист. А я был простым парнем, который жил с одной девушкой, в одном и том же доме.
Я уехал с семьей в Канаду, и там всем очень понравилась моя книга. Потом история повторилась в Австралии. Я вернулся только в 1976 году. За пять лет эти ребята из марксистов один за другим превратились в структуралистов и постмодернистов, все это было очень смешно. Так вот вынужденно началась моя международная карьера.
Фото из блога Cities for People с сайта Gehl Architects— Как складывались ваши отношения с архитектурным сообществом?
— Вокруг меня никогда не было артистической тусовки. Много лет коллеги не понимали, чем я занимаюсь, они считали, что архитектура — это только здания. Широкое признание мои идеи получили только лет 20 назад. Иногда я казался себе сыном сапожника, который кричит, что король голый. Я часто говорил своим коллегам, что вся эта модернистская штука не работает. Я мог встать посреди какой-нибудь умной дискуссии и сказать: смотрите, у меня есть цифры, которые доказывают обратное. На своих рисунках они изображали много людей, хотя в реальности никаких людей вокруг этих зданий не было.
Вообще-то за свою жизнь я видел, наверное, большинство звезд архитектуры. Удивительно, что некоторые из них оказались приятными людьми. Кто-то, конечно, высокомерен, но далеко не все. Старея, многие начинают задумываться о том, что они делают, ищут ответы на важные жизненные вопросы.
Пару предисловий к моим книгам написал Ричард Роджерс. А автором предисловия к бразильскому изданию «Городов для людей» стал Джимми Лернер, мэр Куритибы, хотя я не просил его об этом. Я никогда не летал высоко, и сейчас не летаю, так что все это для меня немного удивительно.
— Как вы относитесь к тем, кого принято называть звездами современной архитектуры?
— Я думаю, время звездной архитектуры, которое началось в 1980-е годы и продолжалось вплоть до начала этого тысячелетия, прошло — она вышла из моды. Сейчас мы думаем о глобальных вещах, о проблемах урбанизации. На нас уже не производит такого впечатления здание необычной формы. Архитекторы, градостроители и политики размышляют о том, как ответить на вызовы современности. Особенно политики — мне они нравятся, кстати, намного больше, чем архитекторы и градостроители, потому что они имеют дело с реальными людьми, в то время как архитектор может что-то бесконечно рисовать у себя в студии в одиночку.
Я критически отношусь к архитектурному образованию. Архитекторов учат, что мир — это форма. В то время как форма сама по себе — это еще не архитектура, это в лучшем случае скульптура.
— Не вся же звездная архитектура ужасна. Тот же Ричард Роджерс — хороший архитектор?
— Ну, он просто великий человек.
— Или Бернард Чуми. Мне он нравится тем, что не так много строит, у него совершенно нет гигантомании.
— Да, это хорошая и редкая черта. Однако очень многие архитекторы страдают именно что манией величия, они получают удовлетворение от того, что строят огромные, высокие здания. Им кажется, что чем больше ты строишь, тем лучше.
Фото из блога Cities for People с сайта Gehl Architects— Все, в общем, сходятся на том, что лучшая городская среда — в исторических районах. Может ли, хотя бы теоретически, современная архитектура ее воспроизводить?
— Конечно, может. Мы просто делаем мало попыток. Я бы сказал, что идеи «нового урбанизма» в Америке вполне для этого подходят. Хотя я бы не назвал этот урбанизм новым. На самом деле, это и есть старый добрый урбанизм, который в Америке забыли и теперь вспомнили. Мы могли бы извлечь столько уроков из истории городских поселений! Модернизм был только небольшим витком. Если мы хотим быть разумными, думать о здоровье, мы должны вернуться ко всем этим старым урокам. Все, что построено сто и больше лет назад — построено более или менее для людей. И даже то, что построено до Второй Мировой войны. Сейчас перед миром стоит множество вопросов. Нас скоро будет девять миллиардов, и 65-70% людей будут жить в городах. Мы не сможем построить еще один Петербург. Так что нам необходимо находить какие-то мудрые решения. Человечество стареет, а старость гораздо легче встречать в хорошей городской среде. Я вполне уверен в том, что сейчас у нас появилась некая новая парадигма, что мы двигаемся в правильном направлении.
.jpg)