Предисловие к публикации
Как видно, сама природа фотографии располагает к придумыванию новых жанров литературно-критического письма, способных эту природу уловить. Ведь фотография сосредоточена на частном, ее сердцевину всегда образует какой-то фрагмент реальности, выхваченный приведенным в действие спусковым механизмом камеры и заключенный в рамку кадра, как охотничий трофей. Но главное всегда остается за кадром. Возможно, искусство фотографии в том и состоит, чтобы отсекать это "главное", не давать ему просочиться в кадр, который при всей своей заполненности должен оставаться пустым - пустым от значения. Отсюда - сложность толкования фотографии. Как наполнить эту пустоту значением, не исказив сущности фотографии как медиума? Как поймать фотографию в дискурсивную сеть, так сказать, "живьем", не уничтожив ее в момент поимки? Задача почти нерешаемая. И все-таки некоторые пытаются ее решить. Сергей Спирихин (писатель, художник, член легендарной группы питерских акционистов Товарищество Новые Тупые) - один из них.
Предлагаем вниманию читателей фрагменты из книги "Пленка раздвоенного сознания", жанр которой определен авторами как "фототекст": фотографии Юрия Матвеева в сопровождении развернутых "искусствоведчески-абсурдистских" комментариев-аннотаций Сергея Спирихина.
Построенная Джоржем Р. Лоуренсом 400 кг. камера для фотографирования поезда. 1900 г.
Предисловие Сергея Спирихина
Сколько раз мы наблюдали эту картину «открытия, показывания и присвоения реального в 1/125 секунды»: фотограф возится с аппаратурой, примеривается, танцует непостижимую кадриль вокруг «точки сборки» - вокруг и около своего субъективного, креативного топоса, чтобы вдруг встать в средоточие отражающихся от предметов разноцветных корпускул света – и хищно вывернув руки, «закадрить кадр». А потом покинуть с омерзительным равнодушием, с усталым зевком, свое место преступления... оставив так и не проясненное пространство и сопутствующее ему в смертной связке кажущееся время на произвол их собственной летальной судьбы...
Зачем художник снимает? Что является импульсом?
Чтобы показать другим - поделиться, так сказать, своей одинокой точкой сборки? Подсунуть Свое Я Другому и этим переместиться в недоступное пространство чужих глаз? Или – исследовательский мотив, мотив вечного любопытства? Или это – оставление следов, страх смерти, перерастающий в жажду бессмертия – которые на фото из абстрактных категорий становятся домашними вещами – «альбомом путешествий»?...
Наряду с другими способами поддержания общежития фотография также есть способ коммуникации – с таким археологическим уклоном, несколько былинным: «Вот, было дело...» Фотография всегда повествует о некой утопии, отброшенной назад – что со всей очевидностью она демонстрирует своей фактичностью: она всегда ближе, чем смотрящий, расположена – если не к золотому веку, то уж точно к серебряному. Это еще одна из причин, почему фотографию невозможно серьезно критиковать – она изначально неактуальна и всецело принадлежит истории. К тому топосу, который всегда уже - у...
Этот негативизм парадоксально позитивен: трагедия разрушения времени (жизни) предъявляется как традиционный смысл бытийствования нашего европейского Дао – и печальные образы разложения утверждают истину существования как жестокий опыт осознавания убывающего Теперь – навстречу Никогда. И этот позитивизм перед лицом ничтойности и есть необходимое и совершенно достаточное основание для «творчества».
В этом смысле фигуру фотографа можно перенести на фигуру эротомана. У обоих порог насыщения сдвинут резко в трансцендентное. Трагедия глаза: око не может насытиться всем тем, что около-эколо.
Отсюда – комментарий.
Видение само обусловлено «концептами видения». И «смысл фотографии» всегда ускользает – не побоимся сказать – и для самого фотографа, так как таит в себе конгломерат возможных прочтений - историческую, автобиографическую, стилистическую, метафизическую, символическую, психическу и т. п. – перспективы, выходящие за пределы личностно-субъективистского замысла. Произведение подвержено трансформации в момент его чтения.
Рыжик
Первые впечатления:
День. Народ в двух экземплярах идет с рюкзаком военного образца по грибы. По рыжики. Осень в самом соку: февраль. Повизгивает под хорошо подшитым валенком охотника скрипка снега. Но пружина снимка – Рыжик! Так его назвала учительница математики Галина Светлановна Яблонская – дальтоник. Кличка так прижилась к Рыжику, что весь поселок иначе его и не окликал. Но самое непостижимое: это легкое недоразумение произвело революцию в самом видении местных жителей – теперь, казалось бы, ч-белая зима полыхает апельсинным огнем. Поэтому и ходят там по рыжики и в мороз.
На снимке этого всего не заметно, потому что автор этой подсмотренной спонтанно картины – лишь заезжий гость на своей родине, и про ту оранжевую ауру, нависшую над Родиной, он не ведал. Об этом нам говорит композиция кадра: ромбовидная съемка, намекающая на «а что-то в этом есть не то!»
Излишняя декоративность собачонки – когда, напомним, все идут в феврале по рыжики, – не завихрение ли это буржуазного сознания? Не пропасть ли это между бедными и богатыми, живущими под одной крышей старушки неба? Рыжик на картине Юрия Матвеева выступает как бесполезное животное (Нутцлозти), как актриска кафе-шантана, ласкающаяся на фотоаппарат. Но, отбросив моральные комплексы в оценке характера изображенного животного, нужно констатировать: это жанровая сценка вкупе с пейзажной живописью и всей предысторией дает повод для раздумий: а верно ли это, что смотрящий автоматически является видящим? Знак вопроса.
Но все-таки: как это было снято - остается совершенно за кадром любых истолкований...
Внутренний контраст
Так называется не только фоторабота Юрия Матвеева, но так зовут собственно собаку: она и есть Внутренний Контраст, стоящий в левом нижнем углу на предъявленном снимке.
Юра любит работать на контрастах. Но здесь – другое...
Суббота. Хозяин Внутреннего Контраста отлучился.
На круглом столе стоит прочитанная им книга: пустой шестнадцатиграненый стакан. Скрупулезная съемка происходит в запущенном саду. Центр композиции – стакан граненый, 8 копеек, доставленный из Гуся Хрустального по Ярославскому железному пути во времена Карибского кризиса, чтобы пить из него солдатам мирного времени компот. Он пуст! Но наполнен! Врачи сказали бы: микробами. Философы – пустотой. Не надо заранее смеяться над этой расхожей шуткой древних китайцев. Он действительно не пуст: эта стеклянная книга ожидает своего читателя, а ожидание – всегда переполнено до краев. Переполнено до краев... до всех краев Поднебесной.
Внутренний Контраст уже привык к ожиданию: это стало его профессией, иначе – тишина... Он отлично знает, что в этом маленьком парке всегда пьют из одного стакана на троих: за себя, за Контраста и за «вишневый сад». Поэтому собака всегда трезва и печальна (внешне), хоть в глубине клокочут страсти. «Шуббота!» - говорит она. – «Это у нас опять пришла шуббота»...Чтобы не сорваться – она вынуждена привязать себя за лапу серебряной цепочкой к колышку и охранять стакан на круглом столике, с которого из которого за нее пьют.
Ю. М. в это время тоже приехал издалека и не с пустыми руками (со знаменитой "лейкой") и обнаружил, что хозяин этого запущенного разрушения дома: вышел и вернется. С присущей «Озерной школе» озорной привычке подмечать все контрастные углы бытия, Юра и создал этот маленький звучный шедевр.
Скоро придет на стакан школьный товарищ. Обрадуется. Они сполоснут книгу и прочитают к ней предисловие.
... А Внутренний Контраст так и будет намереваться почесать задней лапкой свою птичью титечку сквозь не стриженную со Дня рождения шерсть...
Козы в ночном
Гамма на картине Юры Матвеева тяжелая, как и сама описываемая ситуация. Ивановская область насчитывает 777 млн. тыс. жителей (в общей исторической перспективе), 76 процентов которых живет в городах, остальные заброшены в деревнях и занимаются козоводством. Но Их осталось две, хотя было четверо: две ушли ночью. А эти, припозднившись, но тоже уходят на заработки: катать в Шуе обескровленных временем ребятишек на карусели.
А когда-то (в былинные времена) ивановские козы славились по всему мелколесью своей гремучей злобой. Специальная Черная масть! Они настолько злы, что волки заболевают от их ментальной ненависти и ищут счастья в соседней калужской области. Но прадеды этих, что на картине, доставали тех и там...
У Циолковского в Калуге было две таких ивановских козы. Милашка и Зойка. Дело было в позапрошлом веке. Травы там тоже черные, ядреные, и потому молоко синтезировалось крутое. Циолковский доил так, что козы поднимались в левитацию – и оставались под потолком еще долгое время после дойки. Этот странный факт не прошел мимо наблюдательного ума учителя тригонометрии: он воочию увидел все чудовищные возможности реактивной силы и постоянно два раза в день стал мечтать под козьим выменем о ракетах, что унесли б нас прочь.
Присмотревшись, мы увидим этих кружащих ракет – оводов – этих подруг и спутников нашего зеленого, до слез, лета.
Картина смотрится передержанной – это, ребята, контрастный новобром с пупырышками. Но на выручку спешат облака! Летучие левитановские вестники – что – все – пройдет! Этим позитивным аккордом пианины режиссер как бы ставит многоточие в конце своего неоднозначного кино...
В конце его – козы поют!
Старинную разбойничью песню, от которой колышутся, покрываются рябью просторные черные луга нашей голубой планеты!
Продолжение см.: Пленка раздвоенного сознания (2).
