Каспер Кёниг, куратор "Манифесты-10», отвечает на вопросы редактора Art1.
Каспер Кёниг.Андрей Фоменко: Я хотел бы начать с общего вопроса: вы начинали кураторскую деятельность в эпоху неоавангарда – в 60 – 70-е годы, когда искусство стремилось выйти за существующие институциональные рамки, в том числе за рамки музейной институции. Итогом стали новые художественные формы, основанные на саморефлексии и критике. С тех пор ситуация изменилась. Вы успели побывать директором музея современного искусства и вот теперь работаете над проектом, который должен разместиться в музее искусства преимущественно классического. Как вы оцениваете изменения, произошедшие с искусством за эти десятилетия? По-прежнему ли для Вас важен опыт неоавангарда - минимализма, поп-арта, концептуального искусства, - или же его иконоборческие атаки кажутся сегодня наивными и не оправдавшими себя?
Каспер Кёниг: Все это, безусловно, очень важно для меня. Это неотъемлемая часть моего мышления и моей профессиональной биографии. Но я также понимаю, что со временем определенные направления становятся настолько растиражированными, что теряют свою интеллектуальную и духовную силу. Взять, например, минимализм, который для меня до сих пор актуален. Но когда он приобретает прикладной характер, и в бутиках используются своего рода эстетика Дональда Джадда, кажется, все, что от него осталось – это размышления, полностью заменившие эстетику. Но если посмотреть на это с другой стороны, то определенно важно увидеть, что именно тиражируется, как оно работает и почему.
Это относится и к тому, что я предложил в своей кураторской программе для «Манифесты» в Эрмитаже. Для меня это очень серьезный вызов. Это работа с феноменом трансформации и времени на примере Эрмитажа, и особенно уникального Зимнего дворца, который значительно отличается от других музеев. Он включает в себя не только художественное собрание, но и различные практики коллекционирования и взаимоотношений с властью. Мой замысел состоит в том, чтобы собрать выставку, непосредственно включающую в себя Эрмитаж. Не просто комментарий современного искусства относительно прошлого – я всегда стараюсь избегать такого комментирования, – а более сложное взаимодействие, которое осознается интуитивно, но при этом должно обрести форму, понятную зрителю. При условии, если этот зритель открыт. Сначала я предполагал пригласить одних художников, однако, приехав сюда, понял, что половина из них не подходит. Например, Марсель Бротерс – художник, поразительно умно, тонко и с большим юмором высказывавшийся об институциях. Но если показать его работы сейчас, после его смерти, в рамках нашего проекта, то люди могут подумать, что это спонсор рекламирует новый продукт.
Андрей Фоменко: "Манифеста" воспринимается преимущественно как бьеннале молодого европейского искусства. Вы же делаете акцент, с одной стороне, на такой классической фигуре, как Бойс, а с другой – на не столь классических, но тоже отнюдь не молодых и ныне покойных Тимуре Новикове и Мамышеве-Монро. Чем продиктован такой выбор? И каков концептуальный подтекст сведения вместе столь разных фигур?
Каспер Кёниг: Тимур и Монро – это своего рода оммаж невероятно витальному петербургскому искусству конца 80-х годов. В Москве тогда был концептуализм, а здесь они. Это искусство почти неоклассическое, почти регрессивное. Оно стало индикатором и предшествующей, и последующей политической ситуации. Причем каждый из этих двух художников был сосредоточен на одной теме. Для Мамышева это образ Монро, а для Тимура – его очень красивые работы из ткани, с простой иконографией, но обладающие аристократической петербургской красотой. Что касается Бойса, то его инсталляция «Экономические ценности» явно направлена против ценностей буржуазной культуры. Это своего рода столкновение экономик капитализма и коммунизма [основу инсталляции Йозефа Бойса "Экономические ценности" составляет коллекция продуктов питания из ГДР. - А.Ф]. И мне представляется, что этот смысл раскрывается именно в музее. Все эти идеи направлены на диалог с Эрмитажем. Не забывайте, что мы собираемся задействовать все пространство музея с первого этажа по третий. Это будет очень сложный комплекс представлений, который необходимо воспринимать непосредственно, не полагаясь на поверхностные знания.
Йозеф Бойс. Экономические ценности. 1980. Музей современного искусства (SMAK), Гент, Бельгия.Андрей Фоменко: Должен сказать, что включение в проект Новикова и Мамышева у некоторых вызывает удивление: дело в том, что в 90-е годы петербургская арт-сцена часто – и неоправданно – сводилась к неоакадемизму, и сегодня у многих, включая меня, есть ощущение, что это явление несколько переоценено. Каково Ваше отношение к нему?
Каспер Кёниг: Вполне возможно, что есть некоторая путаница. Но я прежде всего пытаюсь показать, как работы Тимура будут стилистически взаимодействовать с Эрмитажем, с Зимним дворцом. Вполне возможно, что это завершающее явление, а не открывающее что-то новое. Но оно достойно внимания. Это искусство очень витальное, связанное с определенным образом жизни – рок-н-ролл и прочее, – который, однако, уже ушел в прошлое, так что теперь это историческое явление. Мне кажется, что совсем молодым художникам было бы очень непросто взаимодействовать с Эрмитажем. Если бы удалось реализовать первоначальную идею провести «Манифесту» в Новой Голландии, то, возможно, все было бы по-другому, и в Санкт-Петербурге проходила бы «Манифеста» привычного формата, где в основном представлены молодые художники. Но я очень рад, что у нас есть публичная программа, возглавляемая Иоанной Варша, ведь со многими художниками, которые там участвуют, особенно из бывших стран Советского Союза, я был почти не знаком.
Андрей Фоменко: Что для вас более важно как для куратора: общая концепция, идея проекта, или же работа с конкретными пространствами, вещами, ситуациями и т.д. Как бы вы описали ваш кураторский подход?
Каспер Кёниг: Мой подход – это точность и поиск неожиданных контекстов – их формирование и отношение друг к другу, – которые, конечно же, будут поняты по-разному разными людьми. Это не просто демонстрация 50 лучших художников – не в этом главная идея, – а именно поиск контекстов. Я пригласил разных художников по особым причинам, и, надеюсь, что смогу представить их в том контексте, который соответствует их собственным намерениям. Все идеи и мнения обсуждаются с ними. Но также очень важно, чтобы выставка работала, чтобы люди ее посетили и пережили. Из-за современной политический ситуации это, к сожалению, очень непросто. Хорошо бы, чтобы каждый, кто покупает билет за 500 рублей в Эрмитаж и на «Манифесту», автоматически смог бы получить визу на три-четыре дня. Но я сомневаюсь, что это произойдет. Если бы что-то изменилось в этом вопросе, то жители России тоже могли бы легче выезжать за границу.
Тимур Новиков. Гелиогабал. 1991.Андрей Фоменко: В связи с недавними политическими событиями на Украине некоторые представители российского арт-сообщества выступили с предложением бойкотировать «Манифесту». Пара участников, насколько мне известно, последовали этому призыву и от своего участия отказались. Какова Ваша реакция на эти высказывания и шаги? Я знаю, что вчера Вы уже высказывались на эту тему на пресс-конференции, но, возможно, у вас есть более развернутый комментарий.
Каспер Кёниг: Я понимаю эту позицию, но не разделяю ее. Я серьезно отношусь к решению Юрия Лейдермана, чью литературную деятельность очень ценю. И я получил некоторое количество писем от художников-участников публичной программы, которые говорят, что чувствуют себя некомфортно в связи с моим высказыванием о том, что я против дешевых провокаций. Они опасаются цензуры. Я понял, что подобные формулировки могли быть неуместными и непродуктивными, и ответил им, что это был не слишком продуманный ответ, именно по отношению к художникам не из стран Западной Европы. Законы России отличаются от европейских, я в этом был не очень осведомлен, но я учусь.
Я ничего не имею против идеи выставки с украинскими и русскими художниками, но это сугубо политическая тема, и пришлось бы все делать по-другому, приглашать других художников, а до выставки осталось 3 месяца. Я не исключаю эту проблему, но не вижу возможности менять общую концепцию. Мы уже давно работаем и надеемся довести свою работу до конца. И хотя мы эмоционально вовлечены в происходящее, добавлять политических комментариев не будем. Задачи выставки выходят за пределы политики. Политика здесь не на первом месте.
Единственный мимолетный конфликт имел место, когда Дмитрий Виленский заявил, что выходит из проекта и опубликовал свое заявление в социальной сети facebook, причем я узнал об этом от других людей. Я пригласил его участвовать вместе с двумя другими художниками, мы обсуждали проект и выбирали место. И ему следовало сказать о своем решении мне. Он, как я полагаю, продвигает идею создания русско-украинской выставки, связанной с «Манифестой», но он даже не обсудил это со мной. Меня, конечно, интересует политика, но не политические игры.
Андрей Фоменко: Каково ваше отношение к происходящей в последнее время политизиации искусства?
Каспер Кёниг: Я нахожу интересными те политические движения, которые каким-то образом всколыхнули систему искусства и вернули ей авторитет. Мне сразу вспоминается феминизм, действительно расшевеливший в свое время арт-мир Нью-Йорка. Это положительный пример. Я поддерживаю подобные вызовы и перемены. Но «Манифеста» организуется в очень сложных обстоятельствах, и хотелось бы, чтобы она осталась независимой от правительства. Россия больше, чем ее правительство. К тому же я здесь просто гость, и считаю, что мы не должны выступать с заявлениями, нагнетающими напряженность.
Марлен Дюма. Белая болезнь. 1985.Андрей Фоменко: «Манифеста» – ровесница Европейского союза и в какой-то степени задумана как бьеннале европейского искусства. Но Россия не является частью Евросоюза и вряд ли ею станет, по крайней мере, в обозримом будущем. Является ли это проблемой для Вас – я имею виду, концептуальной проблемой. Насколько я знаю, вы включили в каталог текст Юргена Хабермаса – его речь при получении премии Эразма, которая целиком посвящена проблемам европейской интеграции…
Каспер Кёниг: Нет-нет. Хорошо, что Вы это упомянули – два дня назад я решил ее убрать. Это интересный текст, но он переносит нас в политику, где и так уже, как отмечено у Хабермаса, совершено множество ошибок. А мы делаем художественную выставку. И в связи с ситуацией на Украине нет никакого смысла его включать.
У меня раньше уже были профессиональные контакты с художниками из России – Борисом Михайловым, Эриком Булатовым и другими, но это было довольно давно, и мои отношения с современным русским искусством последних двадцати лет были не слишком интенсивными. Только год назад я начал в этом разбираться и сейчас испытываю огромный интерес к современному русскому искусству. Россия, конечно, не Европа, и не должна ею быть. Но и "Манифеста" не является всецело явлением Европейского союза, с самого начала к ее формированию имел отношение Сорос, сам по себе представляющий собой очень интересный феномен. Он абсолютно капиталистический капиталист, и, заработав огромное состояние в этой системе, является доказательством ее ужасов. Но при этом он отдал часть этих денег на поддержку оппозиционных инициатив и течений, особенно в искусстве, в таких странах, как Югославия, Румыния, Болгария и др. Таким образом, экономически и исторически объединяя восток, север, юг, запад, он организовал движение внутри Европы, диалог. И Санкт-Петербург встраивается в Европу, не будучи при этом европейским, – он и не должен быть таковым. Повторяю, лично я против всякого рода напряжения в международных отношениях. Украина и Россия должны самостоятельно определять свое будущее. Сейчас период эмоционально очень сложный. И меня очень смущают возникающие запреты: не делать тех или иных вещей, вместо того чтобы быть открытым. В призывах бойкотировать "Манифесту" очень много идеологически нагруженного: если ты не высказываешься против режима Путина или против войны и т.д., то с тобой отказываются общаться. Это определенно не моя парадигма.
Андрей Фоменко: Существует мнение, что куратор – это художник, работающий с работами других художников. Вы разделяете эту току зрения?
Каспер Кёниг: Такое явление существует, но я никогда не считал, что отношусь к нему. Меня в первую очередь интересуют институции, обладающие витальностью, которую можно сделать движущим механизмом проекта. Это не обязательно музей, это может быть также детский сад или даже больница. И здесь я испытываю некоторое внутреннее противоречие, потому что при этом я скептически отношусь к системам. Это двойственная ситуация. Но я считаю, что существует немного вещей, которые по-настоящему что-то значат, и хотя искусство, музыка и поэзия стоят не на первом месте, они могут быть очень эффективными в определенных ситуациях, в определенное время, для определенных людей и для их будущего. И важно то, что ты можешь быть к этому причастен.
Илья Кабаков. Инсталляция для Skulptur Projekte, Мюнстер. 1997.Андрей Фоменко: Ваш послужной список включает множество самых разных выставочных проектов, в том числе такой масштабный и амбициозный, как Skulptur.Projekte в Мюнстере, ряд персональных выставок европейских и американских художников – Клаеса Олденбурга, Дональда Джадда, Герхарда Рихтера… А какой проект – Ваш любимый? Только не говорите, что это «Манифеста-10»!
Каспер Кёниг: Нет-нет. Я бы ее и не назвал. Хотя было бы неплохо, если бы через какое-то время кто-то мог бы сказать про нее так. Но все же, думаю, мой любимый проект – это Мюнстер, потому что он проводится каждые десять лет, и можно очень четко увидеть, как меняются за это время социальные, экономические, политические феномены. Это очень интересный лакмусовый тест также в отношении города, который тоже меняется, но ты не замечаешь этого, как не замечаешь и того, что изменяешься и сам. А здесь есть возможность оглянуться назад. Есть и личные причины: когда-то я оставил этот город и думал, что уже не вернусь туда, но вернулся из-за смерти моей матери. А когда к работе примешиваются личные обстоятельства, очень важно сделать профессиональную часть особенно значимой.
Перевод с английского Ольги Гавриковой
