"Макбет". Театр "Балтийской дом". Режиссер Люк Персеваль, художник-постановщик Аннетт Курц, художник по свету Марк ван Де Нессе.
Люк Персеваль. Фото В. ЛуповскогоСпектакль Люка Персеваля завораживающе красив игрой света и теней, простой и строгой геометрией линий, гипнотически медленным, словно в трансе движением силуэтов, тишиной, которая не оглушает, а обволакивает и затягивает. В глубине сцены, где клубится туман, в освещенном проеме появляются темные силуэты, медлят, словно не решаясь войти. А тишина все тянется и тянется, и тени не торопятся воплотиться. Силуэты медленно выступают из тумана, бесшумно, будто на цыпочках, размещаются по сцене: высокий человек в короне, юная пара, мужчина, держащий за руки двух мальчиков, мужчина с ребенком на плечах… Легкие металлические трубы, которыми горизонтально «занавешена» сцена, можно интерпретировать. Но лучше не опускаться до этого. И не хочется, чтобы все это чем-то разрешилось. Хорошо, немного пугающе, будто в японском хорроре про мстительных призраков из видеокассеты, и так.
Но вот долгая гипнотическая преамбула взрывается – с места в карьер – диалогом заговорщиков, мужа и жены Макбет. Отношения пары: юной, амбициозной, необузданной во всех смыслах разом Леди Макбет с ее тремолирующего духом и телом, бессильно стареющего, смертельно влюбленного мужа, исчерпывающе поданы в первой развернутой сцене. Это отношения, которые разрушают.
Макбет (Леонид Алимов), леди Макбет (Мария Шульга). Фото В. ЛуповскогоВ спрессованном тексте спектакля нет ведьм (ну не ведьмы же мерно колышущиеся на протяжение действия женские фигуры с занавешенными волосами лицами, которых становится к финалу все больше и больше? Просто это бирнамский лес неизбежного медленно растет и наползает на Макбета с первых минут действия) нет пророчества, нет убийств, вообще нет ни одной из тех шекспировских сцен, которые не были бы связаны с Макбетом. И это неслучайно.
Едва оформившись, фигуры персонажей достаточно быстро исчезают, будто клочья тумана, разметанные ветром. Исчезают Дункан, Макдуфы, Банко. На все про все – один аккуратный молодой человек со спокойным голосом (Юрий Елагин), докладчик, вестник (лечащий врач?). А грузный Макбет в бумажной короне рычит от бессилия, задыхается, топит себя в алкоголе, кричит и отдает приказы собственным коронованным теням на стене. Потому как понятно: нет ничего и никого, кроме Макбета и развернутого на сцене ландшафта его сознания. Убийства, возможно, были, возможно, нет, возможно, состоялись когда-то давно и к ним смятенный дух Макбета возвращается вновь и вновь.
Макбет (Леонид-Алимов). Фото В. ЛуповскогоДостаточно ли этого? Зарубежные спектакли бельгийца Люка Персеваля, сначала антверпенские, потом гамбургского театра «Талия», едва ли не каждый год приезжающие на «Балтийский Дом», были сильны не концепцией, не визуальностью, а актерским существованием, особой манерой игры. Сначала зрители злились, потом удивлялись, наконец, восхищались его тем, как Персеваль перелицовывает классические тексты для того, чтобы сделать форму максимально «говорящей», показать косноязычие и «порнографию» души современного человека. Отеллы, дяди вани, раневские, инженеры протасовы из пьес Чехова, Шекспира, Горького затевали изощренный психологический балет. Психология всегда находили максимально точное воплощение в состояниях тел, подчеркнуто некрасивых и своей некрасивостью транслирующих болезненный «выворот» души. Режиссура Персеваля казалась неотделимой от его вышколенных, прошедших через тренинги актеров… Прошли годы, режиссер увлекся восточными практиками и начал тяготеть к абстракции. Готовы ли мы принять нового Персеваля? Новую концепцию актера и человека? Потому что сейчас кажется, что в Балтийском доме хороший актер Леонид Алимов играет Макбета с самоотдачей, но как будто приблизительно… А юная Мария Шульга (леди Макбет) в однажды заданном и не меняющемся рисунке роли.
Но вот, наконец, Леди Макбет вливается в безмолвный хор колышущихся, будто морские водоросли, женских фантомов. И Макбет, внезапно успокоившись после смерти леди Макбет, будто отлила вся кровь, проговорит почти с облегчением свой концептуальный монолог про «жизнь-только тень, комедиант, паясничающий полчаса на сцене…» В дверном проеме в глубине сцены появляется безмолвная фигура возмездия – мужчина с ребенком на плечах. И действо, на какое-то недолгое время сфокусированное в спектакль с какими-то репликами, с какими-то персонажами, какими-то отношениями, вновь развоплощается, и перед нами опять роскошная, чуть колеблющаяся, будто в каком-то полуобморочном мареве, картина.
